Elle était garnie de deux lits-cages défaits. Point de meubles. Simplement, deux escabeaux chargés de vêtements, une malle qui faisait office de penderie, et, en guise de table de nuit, deux caissettes surmontées d'objets hétéroclites : cigarettes, pots de colle, un réveille-matin, un sandow, un verre vide, une boîte de cigares, une toque d'avocat, un éventail en papier, un kodak. Le papier mural, décollé par l'humidité, s'en allait par lambeaux. Des chaussures, des pantoufles traînaient à côté d'un phono démantibulé. Dans un coin, sur une tablette, un réchaud à gaz loué par la compagnie. Un brûleur était allumé. De l'eau chantait dans une casserole. Sous la tablette, de la vaisselle sale.
Всю ее обстановку представляли две незастеленные кровати. Больше никакой мебели не было, не считая двух табуреток, заваленных одеждой, сундука, исполнявшего обязанности платяного шкафа, да двух ящиков, которые заменяли ночные столики и были заставлены всякой всячиной: тут и сигареты, и баночки с клеем, и пустой стакан, и коробка с сигарами, и адвокатская шапочка, и бумажный веер, и фотоаппарат. Отсыревшие обои клочьями свисали со стен. Возле сломанного патефона валялись ботинки и домашние шлепанцы. На столике в углу стояла газовая плитка из тех, что выдаются напрокат. Горелка была зажжена. В кастрюльке бурлила вода. Рядом громоздилась грязная посуда.